ИНСТИТУТ ЕВРОПЕЙСКИХ КУЛЬТУР

Глава 7. Региональные и исторические особенности литературных систем

У развития литературы как системы в разных странах есть важные особенности. В социальном плане мы бы предложили связывать их с различиями на нескольких уровнях:

• в процессах формирования и в композиции элитных групп данного общества с их особым самоопределением, картиной мира (элит "старых" и "новых", политических, экономических и культурных, столичных и региональных и др.),
  
• в характере и тактике отношений между ними, разными их "фракциями" и группировками,
  
• в формах взаимодействия этих групп с инстанциями их потенциальной поддержки - центрами власти, распорядителями символических благ и вознаграждений (государственных чинов, академических лавров, премий, пособий и т.д.),
  
• в степени близости и характере претензий разных групп элиты к системам культурного воспроизводства - институтам высшего образования, школе, библиотеке.

Так, например, для Франции, обстоятельно изученной в этом аспекте Присциллой Кларк, характерны тесное сращение политической и литературной элиты (в частности, в рамках Академии), высокая включенность государства в литературную систему. До 80% прямой поддержки французских писателей составляют субсидии правительства, тогда как в США на них приходится не более 20% (Clark, 1991). Государственная централизация процессов формирования и отбора элит, жесткость в отстаивании литературной нормы ведет во Франции к взрывному характеру литературного развития, повышенной насыщенности писательского существования. Так складывается слава и притягательность Парижа как столицы литературных революций, колыбели всего нового в культуре.

По данным, приводимым М. Весийе-Реси в ее суммирующей работе по социографии творческих элит во Франции (Vessillier-Ressi, p.170-172; ср. Moulin, Costa), на конец 1970-х гг. 38% активно действующих французских писателей были урожденными парижанами, доля же таковых в населении страны составляла 12% (для этого же периода 18% французских авторов - и 10% населения страны - родились вне собственно Франции). От 56 до 60% литераторов в 1975 г., по разным источникам, концентрировалось в самой столице (соответствующий показатель по населению выглядел намного скромней - 4,4%). По заключению П. Кларк, подобные особенности организации литературной жизни во Франции в немалой степени задали и продолжают определять здесь повышенный социальный престиж писателя, устойчиво высокий уровень, особый интеллектуализм и "литературность", "риторичность" французской культуры, где рационализированные навыки оценки и анализа письменных текстов, техника владения литературным языком, классическим стилем на протяжении многих поколений отточены в системе лицейского образования.

В сравнении с этим, американская элита (см. Kadushin) формируется из новых промышленных и торговых кругов. Она рассеяна по стране в целом, и ее литературные инициативы в формационную эпоху (XIX век) складываются вокруг массовых газет - чикагской "Сан" и др. Попытки отдельных фракций интеллектуалов, к примеру, "бостонских браминов" во второй половине XIX столетия, утвердить свой город в качестве столицы искусств успеха в Америке, в общем, не имели; характерно, что подобные инициативы всегда носят для США окраску чего-то "европейского" и даже еще уже - "французского" (ср. ориентацию бостонцев Хоуэллса и Холмса на Францию, французские вкусы литературной элиты Нью-Йорка и др.).

С подобной дисперсией элит и равной доступностью центров общества для любого гражданина страны (см. Shils) cвязаны плюрализм американской публики, ее терпимость к культурному многообразию, интерес к неканоническим жанрам, фактическое отсутствие культа классики. Показательно, что массовые тиражи общедоступных книг в бумажных обложках, появившихся на свет в 1935 г. в Великобритании, как массовое явление распространились в США на двадцать лет (на целое поколение читателей) раньше, чем во Франции. В более общем плане можно было бы сказать, что роль "культуры", с выработкой программы которой в Европе связана судьба особых интеллектуальных слоев, в США приняло на себя само гражданское общество в совокупности его дифференцированных - и прежде всего правовых - институтов. Не случайно главная библиотека страны приписана здесь к ее центральному законодательному органу - Конгрессу.

Вместе с тем, в Америке значительна роль региональных культурных центров и элитных групп (Юг, противопоставление восточного и западного побережья, вообще значимость "глубинки" как для американской литературы, так, добавим, и для американской социологии). Поэтому и писатели здесь чаще отождествляют себя с локальным сообществом, исповедуя "демократический популизм" (космополитизм же, как правило, окрашен во французские тона), тогда как в самой Франции авторы обычно соотносят свое самопонимание с нацией (национальным государством) и языком, чаще разделяя позиции более консервативного "элитистского национализма".

В России жесткое противопоставление социального центра и периферии, столицы и провинции, по форме как будто близкое к Франции, на деле связано с совершенно иными обстоятельствами - запоздалой и форсированной модернизацией, проводимой исключительно силами централизованной государственной власти. Отсюда - замедленное формирование экономических и культурных элит при повышенном значении политической сферы и жестком контроле власти за доступом любых возникающих групп к центрам общества, к его жизненно-важным ресурсам, к потенциальным рынкам символического обмена. Слабость начал групповой и институциональной дифференциации, в конечном счете, приводит к образованию принципиально аморфного в социальном плане слоя "интеллигенции". Она высоко политизирована в своих определениях и притязаниях и, претендуя на конкуренцию с "верхами" в понимании "пружин" общественной жизни и проектах развития страны, реально оттеснена от центров власти и принятия решений, от многих значимых каналов социальной реализации и продвижения.

К середине XIX в. словесность в этих условиях наделяется значениями национальной культуры в целом (истории, философии, богословия), литературные вкусы приравниваются к мировоззрению (см. Гудков, Дубин, 1986). В социальном плане литература как бы компенсирует отсутствие публичной сферы, фактически принимая на себя функции не существующего общественного мнения и даже "общества" (феномен, отчасти характерный, как было показано в главе "Общество и литература", для начальных стадий литературного самоопределения в Европе столетием раньше). Носители образцовых достижений в литературе ключевого периода российской модернизации - литературные классики XIX в. - получают статус символических фигур, конституирующих само национальное сообщество как таковое, "культурных героев", выступающих воплощением национального характера (Пушкин в отзывах Гоголя, А. Григорьева и др.). Происходит историческое для литературной культуры в России, оказавшееся устойчивым на продолжении десятилетий "сращение" идеологии развития, письменно-образованных слоев авторов и публики и, наконец, формы выражения их взглядов и коммуникаций между ними - толстого журнала "с направлением" (проблемная словесность и прежде всего - роман в нескольких частях, ангажированная литературная критика и публицистика). В позднейших условиях, включая реликты подобных представлений в наши дни, само существование литературы и культуры в России зачастую приравнивается к этой, в cоциальном плане - достаточно узкой и идеологически перегруженной форме их бытования в "классический период".

Основные структурные характеристики данной идеологии литературы реанимируются и перенимаются в советскую эпоху. Во второй половине 30-х гг., в период относительной социальной стабилизации, закрепления и кодификации достигнутого, закладывается модернизаторская легенда новой власти, реставрируется культ национальной классики и начинается официальное формирование новой, советской "интеллигенции" (расцвет следующего ее поколения относится уже к годам хрущевской "оттепели" - см. Strada; Левада). С распадом "закрытого" общества в России к началу 90-х гг., разворачиванием процессов ускоренной социальной мобильности, исчезновением цензуры в печати и художественной сфере в целом, с началом оформления и фактическим признанием прав массовой культуры (во многом строящейся в этот момент на переводной и зарубежной продукции), литературоцентризм советской и пост-советской интеллигенции, ее сосредоточенность на национальной классике, вместе с авторитетом и местом в обществе самой этой группы, подвергаются глубокой и стремительной эрозии (см. Гудков, Дубин, 1995).